Графоман вечен, как сама литература. Но в то же время каждая эпоха рождает свой тип графомана. В ХIХ веке это граф Хвостов, в ХХ – иные члены Союза советских писателей, «законно» издававшие свои книги (а то и собрания сочинений). А сейчас? С этой проблемой мы решили обратиться к известным критикам, писателям, литературоведам. «ЛГ»: Согласны ли вы со строчкой Николая Доризо: «Графоман – это гений, лишённый таланта?»
Лев АННИНСКИЙ, критик, литературовед:
Согласен. При допущении, что «талант» – это пропуск в «гении», а «гений» – морковка, вывешенная перед носом. Тогда «графоман» – вечно голодающий «бомж». Для меня же графоман – это человек, от природы наделённый способностью (и страстью) увековечивать слова на бумаге, а талант – это род наркоза: склонность к неожиданным решениям, делающая человека невосприимчивым к таким морковкам, как «гений». И нечего делать вид, что ты голодающий.
Владимир БОНДАРЕНКО, критик, главный редактор газеты «День литературы»:
Уверен, что все талантливые писатели, по сути своей, графоманы, ибо обречены на писание, больны писательством. А те, кто могут не писать, пусть не пишут. Думаю, что даже крепкие писатели, лишённые зуда графоманства – это всего лишь крепкие ремесленники, овладевшие с помощью терпения, трудолюбия и определённой сноровки неким мастерством сочинять некие тексты. Таких крепких ремесленников – неграфоманов – было много в советское время, когда Игорь ГОНЧАРУКписательство считалось весьма прибыльным и почётным занятием. Сегодня таких неграфоманов поубавилось. Извечный силлогизм: все талантливые писатели – графоманы, отсюда не следует, что все графоманы – талантливые писатели. Бездарных графоманов – абсолютное большинство, процентов 90, но я всех их обожаю. Они от природы бездарны. Но они рвутся писать и готовы за свою писанину на всё. Всё лучше, чем алкаш с пустыми мозгами или циник и мизантроп. Графоманы – это люди, не лишённые дара любви, они любят хотя бы литературу.
Сергей ДМИТРЕНКО, литературовед, зам. главного редактора еженедельника «Литература» (приложение к газете «Первое сентября»):
Выскажу очень субъективное суждение: творчество глубоко мною почитаемого Александра Исаевича Солженицына представляется итогом соединения фантастической силы графомании с вполне достойным талантом. Без зуда графоманства писателя быть не может.
Лев ПИРОГОВ, критик:
Графоманами принято считать тех, кто пишет много, но плохо. С этим я не согласен. Графомания – это психическая зависимость от процесса письма безотносительно к его результату. Розанов, например, был графоманом, когда писал «Уединённое» и «Опавшие листья». Заведя интимный дневник под тягостным впечатлением от болезни жены, но будучи по роду дарования публицистом, он и дневнику придал публичный характер. Потом устыдился, но остановиться не смог и продолжал писать до самой смерти: «Мимолётное», «Сахарна», «Последние листья»…
Примерно так же случилось с современным прозаиком Михаилом Шишкиным, когда под влиянием личного горя он написал «Взятие Измаила» – текст избыточный, но художественно бесспорный. Потом этот роман был удостоен Букеровской премии. Или взять Сорокина, одиозного – но безусловно талантливого писателя. В одном интервью он так объяснял, зачем пишет: «Пока пишу – всё нормально, а как поднимешь голову от листа – такая тоска накатывает…»
Мария РЕМИЗОВА, критик:
Предложенная строка кажется довольно бессмысленной: гениальность и есть запредельная степень таланта.
Сергей ШАРГУНОВ, писатель:
Гёте сказал: «Гений – это труд, помноженный на талант». Без этого труда, без ремесленного, кропотливого плетения рыбачьей сети не выловишь скользкую рыбку образа из тёмного пруда. Будет только колебание водной поверхности. Будет претензия, но рыбка вам не дастся. Графоманы – люди разные. Не обязательно те, кто много-много пишет. В последнее время – наоборот: те, кто пишет наплевательски, те, кому лень развиваться.
Владимир БЕРЕЗИН, критик, писатель:
Во-первых, это неточная цитата. На самом деле это часть стихотворения Доризо, что звучит так: «Графоман – это труженик, это титан, это гений, лишённый таланта».
Во-вторых, нет общего определения графомана. В словарях о нём говорится как о человеке «помешанном на многописании, бездарном писателе, предающемся беспрестанному сочинительству, бумагомараке». Но только всё равно эти определения – частные, и графоман теперь не зависит от признания обществом и от количества написанного: графоман может быть автором одной-двух компактных книг.
Одним словом, графоман для меня – писатель, считающий себя достойным прочтения, но не считаемый мной достойным этого прочтения.
В-третьих, слова Доризо суть какая-то абстракция, а с абстракцией спорить или соглашаться бессмысленно.
«ЛГ»: В сравнении с советскими временами графоманов стало больше или меньше?
Лев АННИНСКИЙ:
Столько же. Это же природная способность, она от типа власти не зависит. Зато соотносится с технической базой. Сейчас напечатать можно всё, что угодно. Но читать этого никто не хочет. Не знаю, легче ли от этого графоманам. Такому графоману, как я, всё-таки немного легче.
Владимир БОНДАРЕНКО:
Графоманов не стало ни больше, ни меньше. Столько же. А стихи у нас по-прежнему пишет каждый пятый человек, значит, русский народ ещё не полностью американизировался. По числу графоманов можно наблюдать за изменением менталитета народа. Так вот спешу уверить: менталитет нисколько не изменился. Сейчас ради выгоды в литературу не идут, поле литературное от деляг очистилось, но легче не стало, место деляг-ремесленников, которым жены приносили обед только тогда, когда они отписывали положенное количество страниц, заняли довольно энергичные графоманы, или сами имеющие деньги, занимающиеся тем или иным бизнесом, или же имеющие друзей-бизнесменов, родственников-бизнесменов и так далее.
Сергей ДМИТРЕНКО:
Полагаю, что всё в природе устроено целесообразно, и количество тех, кого мы решили называть графоманами, всегда примерно одно и то же. А вот цели разные. Побывав референтом Госкомиздата СССР, доподлинно знаю, что в советское время графоманы с их поистине лисьим нюхом стремились напечататься, чтобы срубить денег. Поэтому более идеологически неистовых писак, чем графоманы, не было даже среди спичрайтеров ЦК КПСС. А когда этих графоманов всё же почему-то (с их точки зрения) не печатали, начинались жалобы по инстанциям и т.д.
В наше время люмпен уже в графоманию не ударяется – некому жаловаться, если не напечатают: с идеологией, несмотря на все усилия Чубайса, пока что не совсем выходит... В наше время графоман пошёл вальяжный. Губернаторы выпускают томищи своих стихов в твёрдом переплёте. Оплатив чтение своего сочинения и его рекламу, некто погружает в сумеречное состояние души зал Центрального Дома литераторов, актёра Филиппенко, а также телезрителей...
Мария РЕМИЗОВА:
Полагаю, что не сильно ошибусь, предположив, что процент графоманов примерно одинаков во все времена (если учитывать лишь персон, подвергшихся обучению грамоте). И в советское время, и теперь образование было всеобщим, следовательно, и число больных должно быть приблизительно равно.
Сергей ШАРГУНОВ:
Графоманов стало меньше, потому что значение писателя ниже, и печатное слово сбросило вес. Короче, писательствовать невыгодно. Поэтому в процентном отношении число слабых авторов, одолевающих журналы и издательства, упало.
Владимир БЕРЕЗИН:
А что до того, больше ли теперь графоманов, так это никому не известно. Стать графоманом гораздо проще – экономя леса, этим можно заняться в Сети. С другой стороны, часть психической энергии «канализируется», как говорят психиатры, другим способом – ну там политической активностью, люди молодые норовят что-то сплясать или спеть, а некоторые стремятся всё же написать что-то – только для журналов и газет, которых уж точно расплодилось немерено по сравнению с временами Советской власти.
«ЛГ»: Может ли сегодня графоман стать известным писателем?
Лев АННИНСКИЙ:
Может. Если выразит помешательство публики.
Сергей ДМИТРЕНКО:
Если вы мне объясните, чем известный писатель отличается от читаемого писателя, можно будет сказать что-то. К сожалению, и в литературе есть мода, и многие говорят, что «читали имярек», его не читая, ибо скучен, а читали-то они другое, но не признаются – уже по иным причинам.
Мария РЕМИЗОВА:
И сегодня, и в любое другое время графоман не только может стать известным писателем, но многие из тех, кто проходит под вывеской «известный писатель», являются не чем иным, как самыми откровенными графоманами. Именно в том самом негативном смысле, а не просто потому, что получают удовольствие от процесса письма. Вообще, утверждения типа: каждый настоящий писатель – графоман, полагаю ложными. Все стоящие писатели, с которыми я имела честь свести знакомство, писать не очень-то любят. Письмо для них дело тяжёлое и во многом мучительное. Во всяком случае, так они наперебой утверждают. Некоторые писать вообще ненавидят – мне, например, легче копать землю, чем выдавить страницу текста.
Сергей ШАРГУНОВ:
Любой крошка Цахес, незаслуженно раздутый, быстро терпит крах. Перестает писать, например. Сейчас ни одного вопиющего случая возвеличенных графоманов я не знаю. Догадываюсь, чьи имена мне могут назвать. Но полагаю, что в современном литпроцессе всем сёстрам роздано по серьгам, никто не обделён и никто чрезмерно не обласкан. Закатывают глаза перед апокалипсисом литературы только слабовольные и малодушные. Во-первых, есть круг критиков, наделённых некоторым вкусом. Во-вторых, даже простого человека, «поведшегося» на пиар и купившего дрянную книжонку, не проведёшь.
Владимир БЕРЕЗИН:
Графоман может стать известным писателем. Потому что в глазах книжной индустрии Маринина является писателем. Это пишется под ней внизу телевизионного экрана, и это не вызывает у меня возмущения. Быть по сему. Популярность и коммерческий эффект – явления многофакторные, зависят они от рекламы, от маркетинговых ходов, от позиционирования писателя на рынке, от его внешних данных и особенностей биографии. А, совсем забыл – ещё от интересности текста. И что ж, на графомана может возникнуть отчаянный спрос.
«ЛГ»: Надо ли бороться с графоманами?
Лев АННИНСКИЙ:
Не надо. С природой вообще не стоит бороться. Лучше её использовать. То, что не выживает, умирает само. Пишет, пишет человек, а потом и плюнет.
Владимир БОНДАРЕНКО:
Бороться с графоманами специально не надо. В каждом литературном издании есть свои способы борьбы с надоевшими «чайниками», чтобы они уходили, улыбаясь своей отрубленной головой. А если они большие деньги тратят на свои издания, то в наше время честь им и хвала. Побольше бы богатых и солидных графоманов. Из их среды и вырастут настоящие литературные меценаты. Ибо, как правило, графоманы любят литературу и даже неплохо знают её. По крайней мере, приглашаю богатых графоманов к себе в «День литературы», одну полосу из восьми я, так и быть, им выделю, зато будут существовать и семь других, а то иногда наступают такие финансовые моменты, что хоть газету закрывай.
Сергей ДМИТРЕНКО:
В нашем тревожном мире ни с кем бороться не надо. Когда начинается борьба, завершить её без крови не удаётся. Если графоман сам свою графоманию оплачивает – пусть его!
Мария РЕМИЗОВА:
Если несчастный радует своим творчеством узкий круг родных и знакомых, пусть себе живёт потихоньку. Если он рвётся к более широкой аудитории, стоит максимально мягко ему объяснить, что делать этого не стоит. Если он, используя присущую людям этого сорта нечеловеческую энергию и обретённые неистовым напором и наглостью связи, уже прорвался к печатному станку, изничтожать его можно без всякой жалости и сострадания, – а не надо было так беззастенчиво нарушать и без того шаткую гармонию Вселенной.
Сергей ШАРГУНОВ:
Надо бороться с собой – с пишущим. Отталкиваться от предыдущей своей писанины, негодуя. Расти дальше. Писать глубже, красивее, интереснее, больше.
Владимир БЕРЕЗИН:
Бороться с графоманами всё равно, что с порнографией. Натужно и противно, а главное – без толку. Нужно лишь отвести резервацию для графоманов. То есть лишить графоманов возможности заставлять насильственно читать их творения. Ну там, отправила жена мужика в город за швейной машиной, а он там все деньги семейные вложил в печатанье своей стихотворной книжки. Ну, натурально, его скалкой – и поделом. Потому как сэкономь денежку на пиве и печатай что хочешь.
«ЛГ»: Специальный вопрос для журнальных и издательских работников: ваш рецепт объяснения с графоманом.
Лев АННИНСКИЙ:
Если вы пришли ко мне с вопросом: надо ли вам писать? – мой ответ: не надо. Кому действительно надо, тот разрешения не спрашивает.
Владимир БОНДАРЕНКО:
Говорю, что все интересно и любопытно, но у нас столько профессионалов! Могу и потрясти толстенным справочником Союза писателей. Они понимают. И, улыбаясь, уходят, обнадёженные, что со временем и они станут «профессионалами». А назойливых и наглых просто выгоняю вон. Без объяснений. Россия – это страна графоманов. Уверен, что их у нас больше, чем во всех странах мира, вместе взятых. Графомания – это ещё и протест против буржуазности. Это ещё и жажда хоть какой, хоть убогой, но духовности. Каждый пьяница в пивнушке толкует про вечные ценности, каждая кухарка пишет в дневничок стихи. Неумирающая страна!
Сергей ДМИТРЕНКО:
К графоманам, пришедшим к вам в редакцию, нужно относиться с терпением (но вопрос: вы убеждены в точности и добросовестности своего диагноза?). Ибо, если вы выставляете из своей редакции незнакомого графомана потому, что ваш редакционный портфель забит сочинениями ваших друзей-графоманов, советовать нечего. Сами догадаетесь. Но если к вам забрёл скромный и безнадёжный графоман, лучше всего, на мой взгляд, сказать ему, что его сочинения не по профилю вашего издания. Так он и будет скитаться из одного масс-медиа в другое, пока не устанет. Или пока его не напечатают.
Мария РЕМИЗОВА:
С вменяемым графоманом объясняться просто – спасибо, мол, но ваши стихи (роман, статью) мы печатать не будем: портфель редакции полон, на эту тему материал заказан, ваша статья слишком специальная, роман слишком велик... – любая формулировка годится, и печальный человек уходит переживать свою обиду в одиночестве. Гораздо сценичней происходит выяснение отношений с графоманом самоуверенным, настойчивым и неотвязным, как муха. Как правило, с первого взгляда у такой личности хорошо заметна неадекватность восприятия. В моей практике был случай, когда человек настаивал на публикации стихов, категорически отказываясь выпустить из рук хоть один листок на том основании, что сочинённое им и даже не записанное немедленно выходит в свет под чьей-то чужой фамилией...
Итак, сначала стоит попробовать действовать мягко и корректно. Убедившись, что клиент не внемлет, начинает возбуждаться, размахивать руками или, напротив, уютно устраивается в ближайшем кресле и пускается в бесконечные разъяснения, в том числе и сугубо личного характера, рекомендуется отбросить природный такт и мягкосердечие. И вспомнить, что вы, вообще-то говоря, находитесь при исполнении. Официальный тон, отсекающий всякую фамильярность, ссылка на плотность рабочего графика и загруженность (не будет лишним жест в сторону заваленного рукописями стола или стеллажа), заявление, что вам нужно срочно связаться с кем-то по телефону (по сугубо важному делу), иногда приносит результаты.
Лев ПИРОГОВ:
Во все редакции приходят груды писем с какими-то рассказами и стихами. Их откидывают в сторону – «не литература». Тем хуже для литературы. Сталкиваясь по долгу работы с рукописями потенциальных графоманов, надо помнить о том, что за каждой из них стоит чья-то жизнь. А законы жизни выше законов литературы – с этим, сколько ни пыжься, ничего не поделаешь. Если же окажется, что свобода волеизъявления графомана простирается дальше твоего носа, надо вежливо и дружелюбно отказать ему, сославшись на «мнение начальства». Начальство свыше нам дано, замена грубости оно.
Владимир БЕРЕЗИН:
Я долго встречался с графоманами, они приходили ко мне в редакцию и несли свои книжки. Книжки были изданы, и графоманы просили, чтобы об их книгах было рассказано городу и миру. Но газетная жизнь похожа на сгущённое молоко, в ней вязнет всякая бедная графоманская муха. Богатый же графоман покупает кусок газетной бумаги, и про него пишут приятное и радостное.
